Заир Асим — один из важнейших представителей новой алматинской поэзии. Заир Асим пишет стихи и прозу. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Новая Юность», «Дружба народов», «Волга» и др. Был в шорт-листе премии «Русский Гулливер», «Белла». Многократно включалcя в лонг-лист «Русской премии». Автор книги стихотворений «Осиротевший крик сирени» (Алматы, 2010, издательство «Искандер»), книги прозы «Письма в никуда» (Алматы, 2013, издательство «Эдит»).
Платформа Adamdar.ca организовала творческую встречу с поэтом Заиром Асимом в августе 2018 года в SIGS space, где поэт представил стихотворения, написанные с 2016 по 2018 годы.
***
Зимний мех тишины.
Вечерний сон, в котором плачу,
обняв школьного друга,
со словами: «лучшее прожито».
На кухне горькая мякоть грейпфрута
в белых наростах жира.
Привкус искусанных до крови губ.
Вот и все знание, освобождённое
от инстинкта правоты.
Траурная неподвижность дома.
Вдалеке воробьиный куст,
словно открытая клетка.
Стрелки на часах образовывают полет птицы.
Тот же овал небосвода.
Так недосягаемо время для стоящего внизу
с запрокинутой головой.
Только ветер дует в лицо,
и ступни ощущают тяжесть присутствия.
Неизбежность ухода.
(13 января, 2018)
Фрагмент (2) (год назад)
Вот и я дожил до тех лет, когда чем меньше, тем больше. Отказался от мяса, чтобы легче ходить по земле. Люблю одну женщину и не хочу расставаться с ней. Взгляд стал правдивее шага, вдох больше облака.
Декабрь. Масса льда упала с крыши с хрустом, напоминающим треск костей, словно сбросился человек.
Утром узнаю новость. Умер Эрик. Он был капитаном на судне, плавал в каспийском море. Профессиональный барабанщик, играл джаз. Мы посещали его выступления. Вспоминаю прекрасный зимний день, проведенный у Тани в горах. Играли на джембе, Эрик достал свои щетки и стучал по кастрюле. Прыгали в огромные снежные сугробы. Это был на редкость счастливый день. Состояние детской радости. Эрик был активным, деятельным. Я всегда представлял, как он практикуется в море. Хотелось взять эту картину в какой-нибудь фильм. Мы виделись раз десять. Несколько недель назад он предлагал встретиться, попить кофе, я не смог. Теперь, слушая дымный джаз, различая шорох щеток по тарелке, вспоминаю Эрика.
День продолжается. Охваченный впечатлением смерти, приезжаю за бабушкой, чтобы привезти на выходные к родителям. На улицу ей выходить страшно. Беру ее за руку. Восемьдесят два года. Живет одна. Одиночество делает людей мнительными. К нам не хочет. Три раза в день намаз и бесконечный телевизор. Едем в машине. Она постоянно что-то говорит. Уйгурская речь изредка сопровождается русскими словами. Я пытаюсь выговорить какие-то фразы на утраченном родной языке. Шундак-мундак. Потом рифмую мундак-мудак. Настроение отчаянного веселья. Бабушка несколько раз переспрашивает. «Сколько времени ехать от моего дома до вашего? Час, полчаса? Ты сегодня работал?» «Нет, я сегодня лечу в Москву. На самолете». «Мне мало осталось жить, женись». Через несколько минут вопросы повторяются. Это не раздражает, но огорчает. С другой стороны, мы все занимаемся тавтологией. Так повторяются дни, сезоны, события. Старческое слабоумие – цикличность мироздания с повышенной частотой повторения.
Грустно. Давно не испытывал такой глубины изгнания. Черно-белый пейзаж пролетает в немытом окне. Дымный снег. Напеваю мукамы. Скорее мычу. Слов не знаю.
(4 февраля 2018)
***
Сон ускользнул. Расколотое дно утра.
Бездумное бормотание, живое молчание.
Я тосковал по этому месту, где мир
обретает себя в отсутствии ежедневности.
Открываю окно лицом навстречу дождю,
прохлада ласкает кожу изумлением:
неужели есть еще время насладиться телом,
распахнуть молодость, как дерево
в мимолетном платье весны.
На ветвях искры восторга.
Возраст начинается тогда, когда забываешь
сколько самому лет, не спрашиваешь других,
понимая, что всем остается мгновение.
Жизнь легка и бесцветна.
Пар — отголосок неба.
Чувствую на кончиках пальцев
влажные капли секунд,
в темной паутине сада
застыла прозрачность дождя.
(14 марта 2018)
***
В одну из ночей юности
после дождя ехал на велосипеде
по Сейфуллина вниз, в тополином туннеле.
Машин было меньше.
Город сиял, как огромный мыльный пузырь,
переливаясь многоцветной радугой.
В кепке, в шортах, без денег
я летел навстречу грядущему воздуху,
свободный от планов и желаний,
мечтающий о себе.
Комната была всем: тишиной, кораблем, вершиной.
Книги чайками кружили над изголовьем.
Мысль о море была больше моря.
Все было уместно, пронзительно и бесконечно.
Гнездо фонаря, сон реальности, вечерние лица родителей.
Я влюблялся в тени имён, расставался с погодой, жил жидкой жизнью в тонком панцире молчания.
Сейчас в темноте зрелости слышу робкие капли дождя,
чувствую прежний ветер, только дует он не в лицо,
а в затылок.
(30 марта)
***
Вспыхнула зелень.
Время в рамке весны.
Словно нить скрипки,
тишины тонкий накал,
непрерывность недели,
натянутой до предела.
Ты лежишь в избытке огня.
Помню дедушку,
как стоял он на кухне,
на краю внутреннего обрыва,
говорил о буквальности жизни.
Курил под окном и дом
распадался на пепел дат.
Медленный оползень памяти,
крадётся тяжесть земли.
Свежие раны травы
на холме семьи.
(20 апреля)
***
Июнь. Торжество кроны.
Солнце. Восторг листвы.
Простые ритмы птиц.
Медленная лавина облака.
Катышек воробья в тени ветвей.
Чудесно дуновение дня.
На столе искушение романа.
Вглядываясь в прожилки листа,
видишь структуру слов,
ладонь летних линий,
тонкую ткань единства.
Узор молчаливого дыхания.
Какая двойная роскошь –
быть в центре всего.
(2 июня)
Дорога в Кольжат
Пространство искушает, как влюблённость, распахиваясь зноем дистанции.
Злость сухой земли. Зола песка.
Растительность не выше куста. Дерево,
всплеск присутствия, лужа тени.
Подобный объект неподвижности действует, словно цифра, говорящая о том, что год прожит. Слегка волнообразное движение усыпляет – колыбель приближения к дали.
Зрение спит наружу, погружаясь в непрерывный ландшафт.
Фильм по отношению к пейзажу то же,
что реклама.
Блестят внезапные участки влажной глины.
Обглоданные остатки бетона, жилы арматуры.
В лобовом стекле застыла сияющая капля, отпечаток удара.
Скорость замедленна простором.
Дорога пряма, гул на грани безмолвия.
Давит монотонность цвета.
Зрачок, лупа мышления пропускает эту роскошь полуденного света, сужает в муравьиный луч.
Перемена внутри неподвижности.
Момент, когда нет никакой границы
между тайным и очевидным,
важным и бессмысленным,
взглядом и воображением.
(10 июня)
***
после ночного веселья
голос как осыпавшийся цветок
бессмысленная темнота
дышит твоим сном
исступление полнолуния
я умру – ты тоже
останутся только тени
улиц где мы гуляли
(29 июня)
***
когда танец стал повседневностью
как для лета ветер
юность-влюбленность
все сбывается в бесследности
мимолетность облака неуловимость кроны
шелест клеточных знаков
где каждый сам по себе пейзаж
выгоревший сюжет постоянства
день словно кружение ястреба
над распахнутой окрестностью
в замедленной неизменности неба
дыхание воображаемого монаха
монотонность стремления
тараканьи спины кофейных зерен
слабость бабочки трепещет усилием
крылья слабы как губы
на холме камень дедушки
светится отражением солнца
в комнате квадрат молчания
(13 июля)
***
Фонарь, звезда, половина луны -
сюжет привычный, как джаз.
Сидим с другом детства,
наблюдаем за бесправием времени,
никто не изменился.
Людей объединяет невозможность
понять, что значит это время,
пройденное с последней встречи.
Я выгляжу серьезнее на его фоне,
чем на самом деле, он веселее на моем.
В этот миг происходит абсолютно всё.
Летний город, дуновение ветра,
мелькание неуловимых лиц,
абсурд нестерпимой смерти.
Мы пьем ташкентский чай,
говорим и тут же все забываем.
Неподвижен покой беспамятства.
Смотрю на него и вижу его отца,
он видит во мне моего.
Выражение наших лиц тавтологично,
словно избыток местоимений
или витиеватость метафор.
Вдруг охватывает исступление.
Проступает незаменимость места.
(21 июля)
***
Стоять на летнем сквозняке,
летящем из открытого балкона,
наполовину голым, по пояс молодым,
с распахнутой головой.
Это предел безликого стремления,
осознанности, доходящей до неразличения границ, ресниц, дуновения.
Сладострастный запах кофе.
Чей-то голос окликает твое присутствие,
громкие шаги по лестнице в подъезде
внушают памяти чувство страха.
Так разъят и неподвижен,
ночное небо, пронизанное сиянием.
Нет мысли плотной, как земля,
чтобы ступить и встать, и заговорить,
забыв о возможности выпасть в беспредельность.
Слишком долгое дыхание,
чтобы вынести его простор.
Легче увидеть темноту деревьев,
услышать сердцебиение воздуха,
переплетение насекомых вибраций.
Все слишком близко. Полость лица.
Невнятность, восторг и ужас.
(11 августа, 2018)
