Слово Викрама

События Қанды Қаңтар (каз. — «Кровавого января») стали самой кровопролитной и жестокой трагедией за всю историю независимого Казахстана. По количеству убитых и раненых, по масштабам пыток и массовых репрессий эти события стали одним из самых жестоких примеров попрания базовых прав и свобод человека на планете в 2022 году.

Викрам Рузахунов — одна из ключевых фигур Январских событий. В разговоре с Adamdar/CA музыкант поделился воспоминаниями о незаконном задержании и перенесенных пытках, рассказал о своей жизни до и после января 2022 года. Также в материале представлено короткометражное видео «Post-Qańtar». В видео звучит музыкальная композиция Викрама Рузахунова «Requiem: Bloody January», которую автор посвятил жертвам Қанды Қаңтар.

Внимание: в материале присутствует подробное описание пыток и бесчеловечного обращения. Если вы чувствуете, что описание сцен насилия может стать для вас триггером, пожалуйста, отнеситесь к просмотру видео и прочтению статьи с осторожностью или пропустите их.

Intro

Меня зовут Викрам Рузахунов. Я музыкант и общественный деятель. Родился и вырос в Бишкеке.

Музыкой я занимаюсь с самого детства. Где бы я ни учился, где бы ни работал и чем бы ни занимался, музыка всегда сопровождала меня.

В общем-то, до января 2022 года моя жизнь вращалась примерно так: музыка, бизнес-проекты. Я занимался своим делом и не интересовался политикой.

Когда в 2020 году случилась пандемия и все мы оказались взаперти, я почувствовал, что мир меняется, и решил переосмыслить свою деятельность. Тогда я стал интересоваться сферой smm-услуг, таргетинга, изучал ее, со временем приобрел франшизу одной компании и инвестировал в их бизнес. Осенью 2021 года познакомился с партнерами из Казахстана, и они пригласили меня в Алматы, чтобы поработать над совместными проектами.

Я согласился, но поскольку декабрь — это обычно насыщенный месяц для музыкантов, я сказал, что раньше, чем после декабря, не смогу прилететь. Поэтому я заранее купил билеты в Алматы на рейс 2 января.

2 января я прилетаю в Алматы, обустраиваюсь, ищу квартиру, а 3-го уже снимаю квартиру в районе Жетысу-2.

4 января, когда вечером начались шествия, я находился в квартире. Я слышал, что там сигналят машины и толпа что-то кричит.

Я позвонил своим казахстанским партнёрам-бизнесменам, к которым я и приехал в Алматы, чтобы узнать, что происходит. Они мне сказали, что начались какие-то волнения и посоветовали никуда не выходить, оставаться дома. Я этому совету последовал и 5, 6 числа никуда не ходил. Шестого числа у моей мамы день рождения, а связи уже не было, интернета не было, я даже не мог поздравить. И меня такая досада взяла, что я приехал сюда, сижу взаперти, ничего не могу сделать. Я думаю: лучше я попробую поехать домой, попробую переждать этот момент. Сходил на Сайран: оказалось, машины ездят. Потом возвращаюсь домой, собираю чемодан. Попросил одного из местных партнеров передать ключи от квартиры хозяину.

День 1: 7 января

Возвращаюсь на Сайран. Таксист, с которым я договорился, уже уехал, но был другой. В машине сидели трое пожилых граждан Казахстана: две женщины и один мужчина. И мы отправляемся в сторону Бишкека.

На девяносто восьмом километре от Алматы... Это село Таргап, там в тот момент был военный пост. Люди в военной форме, с оружием всех останавливали и у всех проверяли документы — на дороге даже образовалась небольшая пробка. Когда очередь дошла до нашего такси, все вытащили документы, показывают. Он увидел, что у меня паспорт гражданина Кыргызстана, сразу выхватил паспорт и сказал: «Выходите из машины».

Я вышел и говорю: «Паспорт мне верните». У него в руках была железная бита. Он меня сразу этой дубинкой в область виска ударил, типа «не задавай вопросы и проходи через дорогу».

Я прошел через дорогу и увидел, что они уже вытащили мой чемодан. У меня был огромный чемодан, потому что я ехал в Алматы на долгий срок. Начали открывать, смотреть. В руках у меня был рюкзак с ноутбуком. Они стали сразу говорить: «Что так много вещей? Куртка такая новая, ботинки хорошие... Мародёр? Украл из Алматы?»

Сразу забрали телефон, стали смотреть, проверять. Я им говорю, что я не мародёр, что я домой еду. Они не слушают ничего, и потом тот, который с железной битой, говорит другому солдату: «Отведи его на обработку».

И тот, второй, отводит меня за навес и начинает избивать. Просто начинает бить: в живот, по лицу, по ногам.
Я, конечно, в большом шоке. Я не знаю, что происходит, за что меня избивают, за что меня вообще задержали.

Меня заставили раздеться, на мне осталась только футболка. В таком виде он меня избивал, поставил на колени, приставил автомат. Я подумал: он, что, меня сейчас убивать будет?
В тот день, 7 января, было холодно, даже шёл небольшой снег. Я начал дрожать: во-первых, от стресса и шока, во-вторых, становилось холодно. Мне разрешили взять только куртку, все другие вещи остались там, больше я их не видел.

С правой стороны от навесов было полуразрушенное здание, похожее на сарай, его охраняли солдаты. Меня отвели туда. Внутри уже были люди: человек 20-30, все мужчины. Периодически кого-то из этого сарая выводили: кто-то не так посмотрел, кто-то не понравился — били, потом обратно затаскивали.

Даже заходил солдат с гранатой, говорил: «Не дёргайтесь, а то сейчас я вас всех взорву». Вот так гранату держит и говорит: «Что приехали сюда? Киргиз? Митинги постоянно устраиваете? Я сейчас поеду тоже к вам, буду там женщин насиловать, резать».

Когда стемнело, нас начали выводить из этого сарая колонной — чтобы никто не сбежал. Там уже скопилось много машин: многие, кого останавливали, были за рулём.

Люди, которые были задержаны, были разных национальностей. Это были и казахстанцы, были и узбеки, и таджики, и кыргызы и дунгане. Сам я уйгур по национальности, гражданин Кыргызской Республики. Нам сказали распределиться по гражданству. Потом, когда они сосчитали, кого сколько, стали распределять всех по машинам и автобусам.

На выезде из Таргапа есть могилы, мы почему-то повернули к ним. Помню, у меня тогда появилась мысль: нас, наверное, хотят расстрелять где-то там и закопать.

Позже приехали патрульные, и в их сопровождении мы поехали в сторону Алматы. Я так понял потом, это было село Кошмамбет, где происходили пытки, в специальном приёмнике-распределителе.

Приехали, куда — не знаем. Спать хочется, уже ночь. Не понимаем, что происходит.

Выпрыгиваешь из машины, там маленькая камера стоит, твое лицо снимает. Потом говорят опустить голову. И ты вот так бежишь, низко согнувшись, руки за головой— что-либо разглядеть возможности нет.

«Быстро, быстро! Пошёл, пошёл, пошёл!»

Смотришь — впереди живой коридор. Вот здание, а перед входом с двух сторон люди: сотрудники полиции, КНБ-шники, солдаты, СОБР. И через этот коридор они тебя гонят. Каждый вооружен: у кого дубинка, у кого автомат. Ты проходишь через этот коридор, они тебя с двух сторон: кто чем успел, куда успел — бьют. Ты проходишь, потом оказываешься внутри этого здания.

Там это всё продолжается, тебя избивают. Потом ты оказываешься в комнате с решеткой, тебе говорят: «Раздевайся». Пока раздеваешься, тебя тоже бьют. Остаешься в одних трусах. Берёшь вещи в охапку и идёшь гусиным шагом.

Затем отвели куда-то на второй этаж. Там сказали одеться и приставили к стенке.

По коридору ходят все те же сотрудники: туда пройдут — ударят, обратно пройдут — ударят.

Потом я оказался в камере на втором этаже. Со мной были два гражданина Узбекистана и трое граждан Казахстана, дунгане по национальности.

Периодически в камеру заходили люди: кто-то в камуфляже, кто-то в чёрной форме, кто-то — в полицейской. Один — в гражданской одежде и медицинской маске, пожилой такой, седой, худощавый — заходил, спрашивал, кто такие, откуда и зачем приехали. Мы отвечали по очереди. Мне он говорил: «Ты же мародёр, и куртку эту ты в Алматы украл».

Могли и ничего не спрашивать — просто избивать. Зашли — избили — вышли. Ночью всё это продолжалось, спать не получалось.

Потом вывели меня в камеру напротив на допрос. Снова те же вопросы: когда приехал? зачем приехал? где остановился? куда ходил, что делал? — прямо до мелочей. Я спокойно отвечаю на вопрос, иногда прямо среди допроса вдруг бьют по лицу — мол, что врешь? Всё это было на матах, и никакого достойного человеческого обращения не было.

Во время допроса угрожали, говорили: «Если сейчас нормально всё не расскажешь, мы сейчас тебе таблетки дадим, будешь кровью ссать. Воду принесём — будем топить». Во время допроса я сидел на стуле, и меня били по бокам, по спине, по голове могли ударить. И военный подходил сзади, душил меня.

После допроса, когда меня вывели, один человек в чёрной форме и бронежилете показал на меня и сказал: «Вот этот подозрительный, его хорошенько обработайте». Впоследствии я этого человека узнал на очных ставках.

В коридоре после допроса другой человек, невысокий, в гражданской одежде, просто начал меня жестоко избивать — по лицу, по туловищу.

Потом меня завели обратно в камеру. Спустя пару минут заходит мужчина с резиновой дубинкой. И, обращаясь ко всем, говорит: «Ну, что, ребята, подумали, где вы были?»

Мы все снова повторяем, что мы в митинге не участвовали, мы не мародёры. Поскольку я был впереди остальных, этот человек меня берёт, поворачивает к стенке и начинает бить резиновой дубинкой по спине.
Потом зашел тот невысокий человек в гражданском, который избивал меня в коридоре, и дополнил: побил меня по лицу, избил ногами.

Это была первая ночь, с 7 на 8 января.

Избывали всех, никого не жалели. Это были все, в том числе и казахстанцы. На моих глазах, на глазах других людей, то есть не только тебя били. Тебя принуждали таким образом стать свидетелем пыток других людей.

День 2: 8 января

На протяжении восьмого января неоднократно всех допрашивали по очереди.

Где-то на второй-третий раз я уже понял, что эти допросы носят формальный характер, и на самом деле их не интересует, кто ты, зачем ты прилетел, что ты делал. Они всё равно не слушают и только повторяют: «Ты же врёшь, ты же мародёр, ты же приехал грабить, ты резал наших ребят».

Днём меня подняли в административный корпус. Тебя заводят в большой кабинет со столами, за столами сидят следователи. Ставят к стенке, говорят раздеться. Ты до трусов раздеваешься, заставляют, чтобы ты лёг на грязный пол, где все харкают, бычки бросают, в сапогах ходят. Ты ложишься животом вниз, и тебя начинают просто забивать и топтать со всех сторон. Человек десять, вот эти военные, у них в руках автоматы, они прикладами тебе разбивают позвоночник. И в это же время следователь сидит со столом. Он начинает задавать все те же вопросы: «Зачем приехал?» и так далее. И они тебе ещё говорят: «Ты мародёр, ты резал наших ребят». С такой злостью они тебя избивают, и ты, если сапог в рот не попадает, оправдываешься: «Я мирный житель, я не мародёр».

Мы впоследствии называли это мясорубкой.

В тот день, когда в камеру пришли и снова стали бить меня автоматом, я почувствовал, что у меня резко перехватило дыхание и я начинаю задыхаться. Впоследствии я понял, что тогда у меня уже были сломаны рёбра и в тот момент они порвали лёгкие, поэтому я стал задыхаться.

Вечером нас, пять человек, опять забирают из камеры и отводят в административный корпус. Сначала избивают всех в коридоре, потом заводят и говорят: «Нам нужно, чтобы вы на камеру сказали, что вы приехали участвовать в митинге».

Почему-то меня взяли отдельно и привели в кабинет, там сидел высокий мужчина в бронежилете, а тот, что меня привёл, был в синей форме — видимо, полицейской. Он говорит: «Если ты сейчас не скажешь на камеру, мы тебя будем продолжать бить, пока ты не умрешь».

Я его спрашиваю: «Если я скажу, что мне будет за это?» Ведь я понимаю: это серьезное обвинение. И тот говорит: «Да ничего не будет, мы тебя просто депортируем в Бишкек на самолете и всё».

И вот это, наверное, было ключевое слово, потому что с 7 по 10 января, пока я там находился, время остановилось. Это показалось вечностью: у тебя нет ни часов, ни сотового — ничего нет. Ты просто смотришь в маленькое окошко и наблюдаешь: стемнело там, или уже посветлело... Спать не давали. Увидят, что спишь — заходят и бьют. Говорят: «Если увидим, что вы спите, убьем».

Кроме того, они постоянно ходят по коридору, задевают щеколды, что-то там бьют специально. И ты уже знаешь: если открывается дверь камеры, значит, они пришли, чтобы дать тебе новую «порцию». При звуке открывающейся двери люди забиваются в дальний угол комнаты, потому что знают: чем ближе ты стоишь, тем больше вероятность того, что тебя возьмут первым.

Поэтому я был готов, что меня депортируют, что я никогда не смогу заехать в Казахстан — мне это уже было не нужно. Я был готов озвучить все, что мне скажут, лишь бы все это скорее закончилось.

Тогда тот человек в бронежилете заставил меня запомнить сценарий, который вы позже слышали по телевизору.

Мне нужно было сказать, что со мной связались незнакомые люди, предложили 90 000 тенге за участие в митинге, что они купили мне билет на самолёт. Когда я прилетел, они поселили меня в квартиру, где были граждане Узбекистана и Таджикистана, а когда начались митинги, я испугался, вернулся в квартиру, переночевал и решил поехать домой, тогда меня и задержали. Такой был сценарий, мы несколько раз все повторили.

Сначала они снимали на свою маленькую камеру, но потом вошли, как я понял, люди с телеканала «Казахстан», а также женщина в красной куртке. Я её опознал, это была Салтанат Азирбек, пресс-секретарь департамента полиции города Алматы.

Когда они начали всё снимать, я представился, сказал: «Меня зовут Викрам Рузахунов». Но в сюжете почему-то этого не было.

Когда я озвучил то, что мне сказали, эти журналисты начали задавать уточняющие вопросы: сколько человек было и так далее. Тогда я смотрел на того человека в бронежилете, и он мне говорил, что отвечать.

Во время «интервью» все, кто там находился, видели, что у меня повсюду гематомы и заплыл глаз, потому что накануне меня просто поставили к стенке и пинали по лицу. Но об этом никто не спрашивал.

Потом меня увели обратно в камеру, но на этом ничего не прекратилось, нас продолжали избивать и обвинять в том, что мы мародёры, убийцы, участники протестных акций.

День 3: 9 января

Девятого января с утра меня завели в соседнюю камеру и стали избивать железными цепями. Сначала — по спине, по ногам. Потом приставили к стенке. Подходит, улыбается мне, смеется в лицо, берёт эту цепь и по голове вот так: раз за разом, раз за разом.

Девятого к вечеру приходит человек — я так думаю, это был глава. Но на очных ставках этот человек отрицает, что тогда командовал заведением и отдавал приказы.

Мы опять пошли туда, в административный корпус, он начал допрашивать меня. И вот с этого момента я почувствовал, что допросы стали не просто формальными, и они действительно хотят узнать, кто я, когда я прилетел и зачем.

Сейчас я понимаю, почему произошла эта смена тактики проведения допросов. Восьмого вечером они засняли моё «признание», девятого с утра это «признание» вышло в эфире телеканала и распространилось. В этом видео, соответственно, меня опознали люди, никто не поверил словам, которые мне пришлось сказать на камеру, и меня начали искать.

9 января в Бишкеке активисты организовали митинг у посольства Казахстана. Моя близкая подруга Юлия Руцкая, заслуженная артистка Кыргызской Республики, записала обращение, в котором призывала всех, с кем мы ранее сотрудничали, говорить о моем незаконном задержании. Затем и президент Кыргызской Республики сделал публикацию в соцсетях о том, что дал соответствующие поручения министерствам. Об этой истории стали писать в СМИ не только в Кыргызстане, но и по всему миру.

Весь этот резонанс, думаю, сыграл решающую роль, и к вечеру 9 января, когда уже определили моё местоположение, вопросом начали заниматься высокопоставленные люди, которые в Казахстане командовали в том месте, где я находился.

В ночь с 9 на 10 января в нашу камеру зашли люди в гражданской форме и балаклавах, увидели меня в красной куртке: «Красного забирай».

Вытащили в коридор и там, в закутке, избивали меня деревянной шваброй. Избивая, они говорили мне о том, что был такой человек в истории, которому отрезали голову, — Кенесары Хан. И они начали меня в этом обвинять: мол, «завалили нашего хана, вы же мародёры, у вас там постоянно митинги, революции, зачем приехали сюда» и так далее.

Я им говорю: «Я не мародёр, я приехал с целью организации бизнеса — проверьте». Я с самого первого допроса говорил им, что я музыкант, просил проверить через интернет. Никто этого почему-то не делал.

Били так, что швабра разлетелась в щепки. А он еще и злится, что сломал швабру, как будто я просил бить меня этой шваброй.

День 4: 10 января

На следующий день, 10 января, когда в обед за мной уже приехали из Консульства Кыргызстана в Алматы и когда я понял, что меня отпускают, тот человек в бронежилете все не отходил от меня. Наверное, это изначально была его идея — снять мое «признание» на видео, ведь это он мне сказал заучить тот сценарий.
Он караулил меня: наверное, переживал, что я скажу что-то про него. Мне кажется, это он подослал ко мне тех людей со шваброй, потому что в какой-то момент, когда мы шли по коридору, он наклонился ко мне и говорит на ухо: «К тебе ночью сегодня приходили?» Возможно, он так хотел отомстить мне за свой же просчет: что выбрал меня, записал то видео, а меня опознали и теперь освобождают.

Когда приехал консул, меня вызвали в кабинет директора. Там был еще какой-то начальник, которого я впоследствии тоже опознал.

Видимо, им надо было как-то объяснить всю эту историю с видео, и он мне говорит: «Давай ты скажешь, что просто услышал это от своих сокамерников и, чтобы скорее выйти, решил сделать вот такое „признание“. Тебя здесь никто не бил, не пытал, к тебе хорошо относились. А все эти увечья, ссадины — результат задержания военными». Мне пришлось эту вторую легенду написать на бумаге и зафиксировать на видео.
С меня взяли расписку о том, что к правоохранительным органам Казахстана я претензий не имею и иметь не буду. Из всех вещей мне вернули только загранпаспорт и ноутбук.

В тот момент, когда я понял, что меня освобождают, у меня пошли слёзы. Конечно, я плакал и в те дни, когда меня били и пытали, но то были другие слёзы: слёзы отчаяния, обиды, горя. А теперь были слёзы облегчения. Даже оттого, что мне элементарно дали стул, и я впервые могу сесть, расслабиться.

Это большой ужас — то, что мы пережили там. Время на тот момент остановилось, для меня это показалось вечностью.

В период с 7 по 10 января мы постоянно слышали крики. Это как в фильме ужасов: людей бьют, пытают... Мы постоянно слышали, как за дверью нашей камеры громыхало железное ведро. Это была уборщица, она смывала кровь, потому что в коридоре везде была кровь.

И в тот момент, когда консул приехал и мне вернули малую часть моих вещей, конечно, это было большое счастье. Я впервые за эти дни посмотрел в окно, увидел, что там улица есть, нас же никуда не выпускали, воздухом подышал свежим.

Когда мы ехали в Бишкек, я еще не представлял, какой резонанс вызвала моя история, не знал, что был митинг в мою поддержку, что эта новость разлетелась по миру.

Не знаю, о чём я думал, пока ехал. Просто, наверное, радовался, что я еду домой.

В Бишкеке меня привезли на Площадь Победы, а там журналисты: все задают вопросы, снимают. Тогда я озвучил версию из расписки, которую с меня взяли, потому что в том приемнике ещё оставались наши соотечественники, которых также надо было освободить.

Post-Qańtar

Дома к моему приезду приготовили много угощений, но от боли я элементарно не мог даже ложку положить в рот: всё было отбито.

Через сутки, поддавшись на уговоры родных, я решил пройти обследование. Выяснилось, что у меня переломы двух рёбер, порваны лёгкие, сотрясение мозга, поэтому меня сразу же доставили в реанимацию и провели операцию.

В больнице, когда шок прошёл, начались жуткие боли. Мне кололи обезболивающие. Помню, несколько дней я сидел на Кетонале, высчитывал часы... Но даже через таблетки чувствовалась эта боль.

После пережитых пыток было очень тяжело. Первое время я даже к окну боялся подходить: у меня была боязнь того, что я много чего видел, много знаю, и я являюсь свидетелем того, что не должно выйти.

После больницы какое-то время по предписанию врача я находился дома на карантине, получал лечение амбулаторно. И чтобы отвлечься от мыслей, я начал включаться в свою общественную деятельность. На тот момент я принял решение, что буду делать расследование открыто и расскажу всем о том, что на самом деле произошло. Поэтому мне приходилось давать интервью, рассказывать о перенесенных пытках, и я думаю, это тоже помогло мне выбраться и теперь уже чувствовать себя психологически более или менее комфортно.

Только в сентябре 2022, впервые после тех событий, я смог найти в себе силы, чтобы вернуться в Алматы и принимать участие в следственных мероприятиях.

Когда человек оказывается под пытками, он в любом случае теряет здоровье. Прошёл год, но я до сих пор чувствую боли. Вот сейчас я переживаю эмоции, и голова начинает болеть. Раньше у меня такого никогда не было. В местах, где рёбра поломаны, я ещё, бывает, чувствую дискомфорт. Бишкекские врачи сказали, что я вовремя освободился, потому что, если бы ещё хотя бы два раза ударили, то поломанные рёбра задели бы не только лёгкие, но и сердце, и был бы летальный исход.

К годовщине произошедшего я бы хотел пожелать, чтобы власти [Казахстана] нашли в себе силы объективно расследовать эти события, потому что много людей пострадало, и эти люди ждут ответа. Если эти люди не дождутся ответа, то есть повод для того, чтобы что-то опять назрело и недовольство копилось, как это и произошло с январскими событиями. Потому что это прямое следствие того, когда права человека подавляются и нет возможности высказаться. Чтобы такого не было, нужно просто вот этот диалог между властью и народом соблюдать, слушать и действовать во благо, а не вопреки.

Команда Adamdar/CA выражает глубокие соболезнования семьям погибших и пострадавших в Qandy Qańtar.

Мы солидарны со всеми гражданами Казахстана, со всеми правозащитниками и независимыми журналистами, призывающими к международному расследованию январских событий 2022 года.

#AlmatyQańtar2022
#QandyQantar