Кыпчаки в основном известны как легендарные кочевые воины Средневековья. Но в кыпчакской истории и культуре есть малоизвестные, но не менее интересные, а порой сногсшибательные страницы: об истоках степного феминизма и о том, как наши предки-кочевники относились к амазонкам и матриархату, о том, что для них значила женская грудь, а также о воплощении образов женщин и девочек в кыпчакском номад-арте 10-13 веков.
В преддверии 8 марта Adamdar/CA публикует эссе Зиры Наурзбаевой о внутренней и внешней свободе кыпчаков и их отношении к женскому началу.
Женские статуи топлесс, мужские — с женской грудью, статуя амазонки, неудачные подделки профессионального скульптора 19 века под, казалось бы, такой примитивный половецкий стиль... Работаю над рукописью «женские архетипы в казахской мифологии» (рабочее название книги, которую планирую презентовать осенью), читаю классический труд историка Светланы Александровны Плетневой «Половецкие каменные изваяния» (1974) и не перестаю удивляться. Причин много, одна из них — насколько свободны были кыпчаки 10-13 веков, высекая из камня портреты предков, которые они устанавливали на курганах лицом на восток и которым они поклонялись.
Таких изваяний было огромное множество, с ними боролся ислам, их разбивали и использовали в строительстве. И тем не менее, в украинских степях сохранилось около двух тысяч статуй, а Плетнева обследовала и проанализировала полторы тысячи изваяний, которые ошибочно называют «балбалы» (балбал — это с древнетюркских времен каменные столбики по числу убитых врагов, которые устанавливали перед изваянием умершего воина). Русское «баба» − более правильно, если делать ударение на последний слог, потому что у тюрков «бабá» − «предок, отец». Древние тюрки называли эти изваяния «бәдіз» (в современном казахском — «высеченная из камня фигура»), казахи также называют их «сынтас».
Так вот, около половины половецких бәдіз изображают женщин. И женщины изображены с обнаженной грудью, точнее, вырез кафтана не прикрывает грудь: тонкая рубашка, в которую были «одеты» женщины, позволяет видеть ее. Потому что для половцев грудь — символ жизни и силы.
«Особенно явственно выступает идея покровителя, дарующего силы, в статуе женщины с ребенком. Женщина изображена с обнаженной грудью, без шаровар (с подчекнутыми половыми признаками). К груди у нее приник младенец — продолжатель рода. Ребенок не мальчик, как следовало бы ожидать, исходя из патриархальности половецкого общества, а девочка. Статуя символизирует образ женщины, дающей жизнь и силы женщине же — непосредственной воспроизводительнице рода. Именно поэтому у грудного младенца отчетливо, как и у матери, выражены признаки пола. Статуя эта, как нам представляется, свидетельствует также о том, что половцы, во всяком случае отдельные рода, еще придерживались матрилинейного счета родства, свойственного матриархату» (Плетнева: 74). Тысячу лет назад наши предки не видели ничего пошлого в таких изображениях. Наоборот, они вот так высекали портреты своих покойных матерей, устанавливали их в святилищах, приносили им жертвоприношения. Интересно, что до 19 века в некоторых украинских и русских деревнях эти изваяния тоже были предметом культа — их мыли, белили, приносили подношения, ожидая взамен защиты и изобилия.
Но женщины могли изображаться и по-другому. В краеведческом музее города Николаева хранится половецкая каменная статуя воительницы. «Она очень большая — примерно в 1,5-2 раза больше общераспространенных половецких изваяний мужчин и женщин, высота ее превышает 2,8 м (причем высокая тулья „шляпы“ отбита), изображена „поляница“ в воинском вооружении: с саблей, колчаном, кинжалом. Грудь у нее „подтянута“, в отличие от „распущеных“ грудей обычных женских статуй, и защищена изображением специальных круглых блях, типичных для воинского костюма мужчин. На рукавах кафтана изображены нашивки — клавы, свидетельствующие о высоком положении этой амазонки в половецком обществе». Можно только догадываться, как звали эту обожествляемую кыпчаками воительницу, какие подвиги она совершила.
Интересно, что в 11-13 веках половцы изображали некоторых мужчин с женской грудью. С.А. Плетнева объясняет это так: «Скульпторы тех времен, желая подчеркнуть, что изображаемый мужской предок не только защита, но и даритель силы и богатства, ваяли его с не свойственной ему частью тела — женской грудью. Следует подчеркнуть, что они отлично умели показать разницу между грудью полного мужчины и женской грудью... Соединение мужских и женских черт в одной статуе настолько необычно, что нередко вызывало сомнение у исследователей. Одни предпочитали не замечать явно мужских черт фигуры и считали статуи женскими, другие, наоборот, полагали, что изображение свисающей на живот груди просто ошибка мастера, желавшего изобразить полного мужчину. Неправомерность первого вывода абсолютно очевидна. Статуи с грудью — мужские по всем остальным признакам. На голове у них шлемы или башлыки, на лице — усы и иногда острые бородки, на груди — бляхи и ремни, ниже которых видна острая висящая грудь. Интересно, что у женщины-воина грудь подтянута...» (Плетнева, 74: 74).
На этой иллюстрации слева — мужчина с тремя косами на спине, справа для сравнения — женщина в типичном для половецких изваяний женском головном уборе.
Историк отмечает, что в этнографических материалах народов мира не удалось найти ни одного подобного объединения мужских и женских качеств у языческих божеств. «Тем не менее наличие таковых у половцев кажется мне совершенно неоспоримым фактом, объяснять который мы можем пока только гипотетически» (Плетнева, 74: 74).
В «Вечном небе казахов», раскрывая образ Коркута в тайном учении казахов, я рассматривала этот вопрос: «...Хотя эзотерический Коркут неантропоморфен, традиция подчеркивает его мужественность — „ер Қорқыт“. Каким образом эта мужественность сочетается с его явно женской ипостасью материнского молока? Тенгрианская традиция в данном случае в неантропомофрной форме выражает идею, которую древние греки выразили в целой галерее андрогинных божеств. Даже боги, которых мы привычно воспринимаем как символы мужественности или женственности, оказываются при более тщательном изучении андрогинами: „В Лабранде (Кария) почитали Зевса „с шестью грудями, образующими треугольник“... На Кипре существовал культ бородатой Афродиты... Множество богов звались Отец и Мать...“ (Элиаде, 1998: 402-403). Божественные супружеские пары многих мифологий представляют персонифицированные аспекты единого андрогинного существа». У некоторых австралийских племен инициируемые подростки несколько дней питаются только кровью, собранной в одну чашу у взрослых мужчин. С одной стороны, это подтверждение кровного родства, с другой — демонстрация подросткам благотворного аспекта архетипа отца: «Отец не только наказывающий, убивающий, отбирающий ребенка у матери, но и отец кормящий, жертвующий собой. Отцовская кровь как питательная субстанция должна заменить материнское молоко».
Конечно, средневековые половцы были далеки от идеи андрогинности, но питающий, кормящий аспект отца они символизировали через изображение женских грудей у мужчин. С.А. Плетнева разделяет половецкие изваяния на изображенные сидящими и стоящими. Сидящие изваяния появляются позже стоящих. Причем стоящие мужские изваяния имеют воинское оружие — саблю, лук, колчан, «сидящие фигуры изображали, очевидно, более мирную часть половецкого общества. На поясе у них помещались только ножи и кошельки. Представляется очевидным, что здесь мы имеем дело с... разделением общества на социальные прослойки. Стоящие вооруженные воины — половецкая военная аристократия... Сидящие статуи — главы богатых семейств, входящих в род. Несомненно, что и они в качестве ополченцев участвовали во всех крупных половецких походах, но их основная функция была хозяйственная» (Плетнева, 74: 75). Следует иметь в виду, в традиционом понимании бай — это не просто богач, это человек, который отвечает за материальное благосостояние своего рода, транслирует родовому коллективу полученный свыше «құт» (плодородие, изобилие, процветание, удача, счастье), делится им с сородичами. Слово «бай» имеет значения «первый старший, древний», а уже потом «богатый».
Историк делает вывод, что стоящие статуи изображают воинскую элиту (и их жен), а сидящие — богатых людей (и их жен). Насколько могу судить по изображениям в монографии Плетневой (не все они четкие, да и я не обладаю соответствующей квалификацией), именно сидящие статуи имеют женские груди. И этот символизм легко объясняется через казахскую этнографию. У тюрков-скотоводов, молоко — женское, домашних животных, диких зверей — сакрализуется. Изобилие молока и молочных продуктов означает процветание и достаток. Символом этого изобилия является, например, «саба» − огромный, от ста до двухсот литров, кожаный бурдюк для приготовления кумыса или простокваши «іркіт», из которой получают сливочное масло и курт.
В казахском фольклоре рассказывается о том, как «құт» снизошло на человека, и он разбогател, стал баем. Например, в адайской легенде человек по имени Саназар во сне увидел, как идет по богатой водой и плодовыми деревьями местности. К верхушке дерева было подвешено кожаное ведро. В ведре оказалось молоко, Саназар испил его. Молоко в ведре было благодатью, дарованной святым Кыдыром. Попробовавший это молоко Саназар стал богатейшим человеком среди адаев. Анализируя такие легенды о баях, Серикбол Кондыбай объясняет, что молоко, катык, кумыс, вода — священные напитки, воплощение света (нұр). Кожаное ведро, бурдюк, чаша символизируют древнюю богиню плодородия и многодетности. Дерево, на котором подвешено кожаное ведро, — образ Млечного пути. И если в легендах этнографического периода бая наделяет богатством святой Кыдыр (другой вариант — Қызыр), то за этим мусульманским образом скрывается древнетюркский образ богини плодородия и Млечного пути, молока, покровительницы рожениц, грудных детей и девушек — будущих матерей (С. Кондыбай, «Мифология предказахов», Книга 1, с. 295-296).
Женские груди половецких мужских статуй и казахские саба с молочным напитком символизируют одно и тоже — покровительство богини. В доисламские времена половцы хорошо знали то, что сейчас приходится реконструировать ученым. А нам остается либо стыдливо отворачиваться от собственной истории, либо восхищаться свободой и смелостью наших предков, которую они проявляли не только в сражениях, но и в творчестве.
